Во время Карибского кризиса плавали на Кубу. История бывшего моряка из Гомеля

За свою многолетнюю жизнь гомельчанин Василий Позняк побывал в десятках стран мира. Моряком торго­вого флота пересекал экватор, огибал Огненную землю, вдоль и поперёк исходил Тихий, Атлантический и Индийский океаны. Но свой первый выезд за пределы Родины до сих пор вспо­минает с дрожью в голосе.

Дорога в ад

До войны семья Позняк, в которой кро­ме Васи росли ещё трое детей, жила в де­ревне Синск Лоевского района. Когда объявили мобилизацию, отец, брига­дир местного колхоза, ушёл в Крас­ную армию. О его судьбе семье ста­ло известно лишь после Победы: пал смертью храбрых в марте 1945 года в боях у озера Балатон, где наши войска отражали сильнейший контрудар нем­цев. Там и был похоронен в братской мо­гиле, которую Василий Позняк посетил лишь в начале 2000-х.

О жизни в оккупации Василий Макси­мович рассказывает скупо. По малолет­ству, говорит, мало что помнит, кроме по­стоянного чувства голода. И страха, ко­торый 5 августа 1943 года обрёл своё ре­альное воплощение.

— Всего два месяца оставалось до освобождения Лоева от оккупантов. Мы уже слышали с каждым днём приближа­ющуюся артиллерийскую канонаду, по­нимали, что недолго фрицам и полица­ям осталось чувствовать себя хозяева­ми на нашей земле. Жили, можно ска­зать, радостным ожиданием освобожде­ния. Как вдруг в Синск нагрянули кара­тели. В пять утра это было, деревня толь­ко просыпаться начала.

Всех, от мала до велика, согнали к котловану, где добыва­ли глину, окружили солдатами и полица­ями и под оглушающий лай десятка злоб­ных овчарок объявили, что деревню сей­час сожгут, а нас расстреляют. А всё из-за того, что недалеко от нас на мине подо­рвался немецкий офицер.

До сих пор Василий Позняк не мо­жет забыть жуткой картины: он, прижав­шись к матери, стоит в толпе односель­чан, а немецкие солдаты ходят от дома к дому, хладнокровно поджигая строения одно за другим. Вот вспыхнула свечкой и их родная хата.

— Боже, что ж теперь будет?.. — про­стонала мать.

— А ты не переживай, — за­хохотал стоявший рядом полицай. — По­едешь со всем своим выводком в Герма­нию работать на великий рейх.

Когда деревня превратилась в огром­ное пепелище, всех задержанных постро­или в колонну и повели в сторону Речи­цы. По дороге кое-кто из молодёжи пы­тался сбежать, но их сразу расстрелива­ли или, на потеху конвоирам, до смерти травили собаками. В Речице узников раз­местили на территории бывшего льно­завода, где гитлеровцы устроили пере­сыльный лагерь. Здесь людей продержа­ли впроголодь под открытым небом не­сколько дней, затем загрузили в товарные вагоны и отправили на запад.

— Это была дорога в ад, устланная человеческими жизнями, — с болью в сердце вспоминает Василий Максимо­вич пережитое. — В дороге нас не кор­мили, пить практически не давали. Ехали в страшной тесноте, многие стоя. Смерт­ность была огромная, на каждом полу­станке из вагонов выбрасывали десятки трупов. Безо всякого захоронения, пря­мо под откос.

«Работа» на рейх

Первым лагерем, куда определили бе­лорусов, стал печально известный Бу­хенвальд. Маленькому Васе сразу бро­сились в глаза горы одежды, обуви и че­ловеческих волос.

— Разместили в каком-то бараке. Нас, детей, не трогали, а взрослых постоянно гоняли на работы, которые длились по 18 часов. Кормили отвратительно, какой-то баландой и хлебом с опилка­ми. Чтобы не умереть с голоду, ели тра­ву и кору с деревьев. За это надзиратели могли до полусмерти избить дубинками, — снова вздыхает наш собеседник.

Затем семью Позняк перевели в Ма­утхаузен (немецкий концлагерь около одноименного города — прим. авт.). Первым делом детей отделили от роди­телей и отвели в какое-то здание, где не­мецкие врачи проводили опыты. Какие именно, Василий Позняк помнит плохо, но после них настолько ослабел, что мог передвигаться только на четвереньках.

Летом 1944 года его отправили в боль­ницу городка Бадов, где он стал регуляр­ным донором крови для солдат вермахта.

— Мама с сёстрами всё это время на­ходились в Маутхаузене. Сестра Клава, не выдержав непосильной работы, слег­ла и вскоре умерла. Чтобы как-то под­держать её, мама чудом раздобыла не­много молока. За эту «провинность» она два месяца провела в штрафном изоля­торе, — приводит ещё один пример же­стокости Василий Максимович.

В начале зимы 1944 года семью из лагеря отправили в деревню Ринглебен батрачить у местного бюргера. На не­го уже гнули спину работники из дру­гих стран, с которыми Позняки позже сдружились. В рабстве, по словам ве­терана, было тоже не сахар: жили в са­рае, питались отбросами и работали с утра до ночи.

— Но однажды хозяин сказал маме, чтобы мы срочно уходили, так как мест­ные нацисты готовили массовое уничто­жение «русских свиней». Но куда бе­жать? Вокруг лишь бескрайние поля, до ближайшего лесочка десятки кило­метров. Пошли наобум. Вскоре на до­роге увидели колонну военной техни­ки. Спрятались в придорожной канаве, прислушались. Военные говорили яв­но не по-немецки. Оказалось, к деревне подходили американцы, наши тогдаш­ние союзники, — рассказывает собесед­ник, как удалось выбраться из Германии.

Но мытарства семьи Позняк на этом не закончились. Почти полгода они прове­ли в советском фильтрационном лагере, где по каждому проводилась тщательная проверка. Не обнаружив за белорусскими переселенцами никаких грехов, их отпра­вили на родину. Лишь в ноябре 1945 го­да Позняки вернулись в родной Синск, от которого осталось одно пепелище.

На секретном объекте

Но куда деваться? Пришлось жить пер­вое время в землянке, потом в хате, кры­той соломой. Питались чем придётся, не брезговали гнилушками, вереском, ли­стьями и корой акаций. Но в школу Ва­силий Максимович ходил с удовольстви­ем, хотя и располагалась она за несколько километров в соседних Бывальках.

— И грязи намесил, и пыли наглотал­ся, — вспоминает он школьные годы, ко­торые, несмотря на все трудности, счита­ет самыми лучшими в жизни.

— Между прочим, тогда я и получил прозвище — Моряк. Многие думают, так меня называют из-за службы в торговом флоте, но это не так. Однажды с ребята­ми мы пошли на деревенскую сажалку купаться. Я плавать не умел, но вместе со всеми бросился в воду. И стал тонуть. Парни меня вытащили на берег. А я, едва придя в себя, снова в воду полез. «Моло­дец, — сказал кто-то из ребят. — Настоя­щий моряк — воды не боишься». Но на­стоящим моряком я стал позже, — улы­бается наш герой.

По окончании семи классов Василий Позняк уехал в Гомель, поступил в стро­ительное училище, отучился на камен­щика. Но поработать по профессии не успел — призвали на срочную службу.

— Попал я в ВВС, на аэродром Дяги­лево, что под Рязанью. Сейчас это Центр боевого применения и переучивания лёт­ного состава дальней авиации. А тогда там высшая офицерская школа ночных экипажей военно-воздушных сил рас­полагалась. Заодно велась подготовка стрелков-радистов дальних бомбарди­ровщиков. Именно в этой должности я и прослужил положенный срок.

Василий Максимович до сих пор не­доумевает: как его, человека, пусть даже в детском возрасте побывавшего в не­мецком плену, вообще к такой службе допустили? По тем временам один толь­ко факт, что человек во время войны на­ходился в оккупации, сильно ограничи­вал его в возможностях. А ведь Дягиле­во, просвещает Позняк, был одним из не­многих аэродромов СССР, принимавших стратегические бомбардировщики М-4.

— Секретнейшие самолёты, доложу я вам. Правда, я на них не летал, но го­ворили, что они запросто могли до Аме­рики долететь. С ядерными бомбами на борту, разумеется. Сам же я на «Барсуке» летал. Так мы называли тяжёлый двухмо­торный реактивный многоцелевой само­лёт ТУ-16, — до сих пор помнит харак­теристики своей машины ветеран. И до­бавляет: — К концу службы мне предла­гали остаться на сверхсрочную, но я от­казался. Уж очень домой тянуло. И пра­вильно, как показало время, сделал. В на­чале 60-х Хрущёв капитально сократил бомбардировочную авиацию, высоко­классных лётчиков и специалистов про­сто вышвырнули на улицу.

Море, море…

В родном Синске Василий Позняков долго не задержался. И не только пото­му, что у молодого парня не лежала ду­ша к монотонной работе в колхозе. Хотя, признаётся, было и это. Куда больше угне­тало отношение некоторых сельчан к их семье. В разговорах, сокрушается Васи­лий Максимович, нет-нет, да и упрекнут: «Вы в войну на немцев работали!».

— Обидно было до слёз, — не скрыва­ет Позняк своих переживаний. — На чуж­бине нас иначе как русскими свиньями не называли. Дома чуть ли не в предатели за­писали. Потому и решил я поступать в мо­реходное училище, чтоб от дома подаль­ше. Ну и романтика дальних странствий манила, куда ж без неё молодому человеку.

Документы отправил в Евпаторийскую мореходную школу Черноморского паро­ходства. С понятной тревогой ожидал от­вета. Обошлось, и через год Василий По­зняк стал матросом 1-го класса. Морскую практику проходил в Чёрном и Азовском морях на парусной баркентине «Альфа».

— Это та самая «Альфа», которая в «Алых парусах» и некоторых других фильмах о парусном флоте снималась. Мачты там за 30 метров высотой. Меня назначили старшим помощником в ко­манду под №59. Это означало, что при постановке и спуске парусов моё место на самой высокой рее, — продолжает рассказ Василий Максимович.

После мореходки он попал рулевым на сухогруз «Лесозаводск», приписан­ный к порту Одессы. Более десяти лет ходил в Африку, Азию, Северную и Юж­ную Америку. «Лесозаводск» был одним из советских кораблей, которые во время Карибского кризиса совершали регуляр­ные рейсы на Кубу. Об одном из них По­зняк до сих пор предпочитает не распро­страняться. «Иголки», говорит, доставили кубинцам, которые в случае чего так мог­ли американцев уколоть, что мало им не показалось бы. А вот другой рейс по сей день вспоминает со смехом.

— В тот раз перевозили мы несколь­ко сотен моряков-североморцев. Они должны были составить экипажи дизель­ных подводных лодок, которые уже были доставлены на нашу базу на Кубе. Офи­церов в каютах разместили, а вот матро­сов в трюмах, где установили нары в три этажа. На палубу они выходили только по ночам, чтобы американская разведка не засекла. Секретность была высочайшая. Однажды в Атлантике повстречали ещё один наш советский корабль. Капитаны разговорились, и тот, другой, у нашего спрашивает: «Что везёшь?». «Металло­конструкции!», — как учили, отвечает наш. «Ври больше, — говорит его кол­лега, — солдат переправляешь». Наш ка­питан не то что растерялся — буквально затрясся от страха. Но наивное лицо со­строил: «С чего ты взял?». А тот, мол, на корму свою посмотри.

Экипаж нашего сухогруза чуток за 40 человек был. Из этого расчёта количе­ство гальюнов (туалетов) и было. Тут же сразу почти тысяча человек на борту. При­шлось нам соорудить деревянную буд­ку на корме, чтоб ситуацию разрядить. За время рейса там такая корка из пищева­рительных отходов образовалась — ма­ма не горюй! А тут до границ зоны, где американцы блокаду устроили, всего ни­чего. Они ж не дураки! Пришлось по оче­реди висеть на верёвках за кормой и борт отскребать.

Известную морскую блокаду, вспоми­нает Василий Максимович, наши кораб­ли преодолевали запросто. Пару раз, го­ворит, американские эсминцы пытались их сухогруз с курса сбить. В таких случа­ях капитан по радио связывался с кем на­до, и вскоре в районе появлялась одна, а то и сразу две рубки подводных лодок ВМФ СССР. Одного их вида было достаточно, чтобы американские корабли испарялись.

Неудачный визит

Довелось Василию Позняку бывать и в Австралии, где у него произошла зна­менательная встреча.

Тогда каждый заход наших кора­блей в иностранные порты был событи­ем. Местные буквально осаждали наших моряков, хотели увидеть, какие они, на­стоящие русские. Не стал исключением и порт Мельбурна. Вместе с толпой зевак на корабль поднялся наш бывший сооте­чественник Фёдор из Паричского (ныне Октябрьского) района. Встреча с земля­ком была горячей, и Федя зачастил на ко­рабль.

Василий Позняк ещё тогда обра­тил внимание, что о своём прошлом и о том, как он, коренной белорус, оказался в другом полушарии, Федя предпочитал не распространяться. И делами на далё­кой родине не очень интересовался. Зато в цветах и красках расписывал счастли­вую жизнь на родине кенгуру. И в конце концов предложил Василию Максимови­чу остаться. На что тот ответил категори­ческим отказом — это же дезертирство!

В ближайший отпуск он заехал в де­ревню, где жили мать и сестра Фёдора.

— Встретили меня как дорогого гостя. Самогон рекой лился, — вспоминает По­зняк. — Уже к вечеру я в разговоре спро­сил хозяйку, с чего это их Федька к утко­носам подался. Сестра его как-то сразу сникла, а мать, помявшись, вполголоса сказала: «Он же при немцах в полицаях был. С ними потом и сбежал, грехов за ним много…».

Меня как током шибануло: вот это крен на борт, думаю. Такие, как этот Федя, моей семье и мне столько стра­даний принесли, а я у него в гостях? Со­брал свои пожитки и на ночь глядя пеш­ком отправился в Паричи. Не мог я боль­ше в этом доме находиться, хоть убей.

После десяти лет скитаний по странам и морям, подкопив денег на кооператив­ную квартиру, Василий Позняк списал­ся на берег. Хотя мог остаться в Одес­се, всё же выбрал родной Гомель. Более тридцати лет проработал строителем на предприятии «Труд». Работал добросо­вестно, вёл большую общественную де­ятельность. В начале 2000-х стоял у ис­токов создания общества «Дети войны». И хотя высоких должностей не достиг, всё же считает свою жизнь счастливой.

— Мог ли я, простой деревенский па­рень, малолетний узник нацизма, даже надеяться на то, что увижу полмира? Или рассчитывать на то, что после выхода на пенсию ко мне, простому каменщику, в гости то и дело будут приходить с подар­ками, интересоваться моим здоровьем со­трудники родного предприятия, район­ной администрации, Совета ветеранов? Ведь в 90-х, казалось, всё рухнуло. Пре­рвалась, как говорят поэты, связь поколе­ний. Но наш Президент сумел возродить то, чем мы всегда были сильны: гордое миролюбие, верность прошлому и веру в будущее, любовь к Родине и уважение к другим народам. Хотя лучше нашего во всём мире не сыщешь. Это я вам как морской волк говорю.

Сейчас читают: