11 апреля 2011 года был понедельник. Писатель и художник Адам Глобус, он же Владимир Адамчик, весь день работал у себя в мастерской, расположенной в доме номер 23 на проспекте Независимости, прямо над выходом из станции метро «Октябрьская». Тот день был солнечным и по-апрельски теплым, воздух — свежим и прозрачным. И вдруг — в 17.56 — он наполнился пылью, привкусом металла, оглушающей тишиной и — горем. Тогда еще никто не мог представить, что это был взрыв, который унес жизни 15 человек и травмировал сотни людей. Среди первых, кто узнал о трагедии, были жители домов № 22 и 23 на проспекте Независимости, рядом с которыми проходит подземка. Спустя десять лет они вспоминают первые минуты после теракта, рассказывают, как произошедшее повлияло на них, и показывают фото, которые они сделали сразу после случившегося.

«В квартире на высоте ты словно на расстоянии от какого-то горя. Чем ниже я спускалась, тем ближе становилось это горе»

Семья Агаты живет во втором подъезде дома по адресу Независимости, 23. В 2011-м девушке было 16 лет, она училась в 10-м классе и играла в рок-группе. 11 апреля в 18.00 у них начиналась репетиция. Примерно в 17.40 Агата спустилась в переход, чтобы поехать к ребятам на Фрунзенскую — и тут поняла: забыла дома педаль для гитары. Пришлось возвращаться.

— Я не люблю опаздывать, поэтому немного на себя злилась, — описывает она свое тогдашнее состояние. — Поднимаясь в квартиру, с улицы услышала странный хлопок. Я не сразу поняла, что именно это был за звук: в центре ведь всегда шумно. Забежала в дом, стала смотреть в окно — из метро выбегали люди. Это был первый знак: произошло что-то плохое.

Дома с Агатой на тот момент была младшая сестра Данута. Девочки сразу позвонили маме Юлии. Хотели предупредить: они в порядке. Юлия, офис которой находится на Володарского, в тот момент была на работе. Так быстро, вспоминает, она не бежала домой еще никогда.

— Што з дзецьмі? А раптам наш будынак абваліцца? Ці будуць яшчэ выбухі? — перечисляет она свои тогдашние страхи и дополняет: — Але пасля таго як на месца прыехаў Лукашэнка, стала зразумела: выбухаў больш не будзе.

— Наши окна прямо над входом в метро. Мама дала мой номер кому-то Reuters и попросила поснимать из квартиры происходящее, — вспоминает Агата.

— Я сделала несколько фотографий и решила: лучше фотографировать на улице. Мне казалось, это событие обязательно нужно задокументировать. Позже я окончила режиссерский факультет, думаю, это ответ на вопрос, почему в тот вечер я не смогла не снимать. Плюс я понимала: телефонная линия перегружена, дозвониться друг другу сложно, а если снимки попадут в новости, кто-то кого-то увидит.

Выходить из дома было тревожно.

— В квартире на высоте ты словно на расстоянии от какого-то горя, чем ниже я спускалась, тем ближе становилось это горе, — продолжает Агата. — Но адреналин был сильнее страха.

Как долго она фотографировала, Агата не помнит. Запомнилось другое: вернувшись в квартиру, девушка отправила снимки журналистам и пешком пошла на репетицию.

— Видимо, в этот момент у меня наступил шок: до меня начало доходить, что произошло, и хотелось подальше уйти от дома — от места трагедии. На репетицию я сильно опоздала. Новости тогда так быстро не распространялись, поэтому в группе о взрыве ничего не знали. Там уже я расплакалась: было страшно и больно за людей. Я рассказала, что произошло. Ребята меня успокоили и провели домой.

— Каково было в тот вечер вернуться в квартиру?

— С одной стороны, очень тревожно. С другой — когда что-то происходит, нам хочется быть дома, поближе к родным, — говорит Агата.

Весь вечер телефон в квартире Юлии не стихал: родные и знакомые уточняли, все ли у них хорошо. Ночь с 11 на 12 апреля прошла без сна, последующие дни — в тревоге, но любить от этого свой дом меньше ни мама, ни дочки не стали. Их окна, шутит Агата, как царская ложа в театре. Палаточный городок в 2006-м, Плошча-2010, марши в 2020-м — рядом с ними проходит история.

— Мозг устроен так, что со временем события, которые причинили нам боль, в памяти притупляются. После школы я уехала учиться в Санкт-Петербург, там пришлось пользоваться метро, — рассказывает Агата и говорит, что в 2017-м снова оказалась рядом с трагедией. — 3 апреля (это тоже был понедельник) в питерской «подземке» произошел взрыв. Я жила недалеко и в тот момент как раз возвращалась с работы. По бесконечному гулу сирен я поняла: снова случилось плохое. В новостях написали: это теракт — и в памяти всплыли минские события. Я хотела ехать к станции, помогать развозить людей на своей машине, но близкие мне запретили. Сказали: боятся повторных взрывов. Я осталась, но сидеть дома казалось невыносимо.

— Что творилось в твоей душе в тот момент?

— Я смотрела на фото и видео из метро, и у меня начались флешбэки. Поднялось давление, подскочил пульс. Позже было некомфортно ходить по городу, посещать людные места. Как-то я находилась в галерее, где началась эвакуация. Большинство посетителей из-за этого, кажется, злились: опять какие-то школьники балуются. Я же понимала: возможно, что-то случилось. Что-то страшное может произойти с каждым.

«Я крыкнуў: «Мужыкі, у метро — выбух!» Яны перапыталі: «Где, в Москве?»

За несколько минут до взрыва Владимир Адамчик, он же Адам Глобус, собирался выходить из мастерской, чтобы спуститься в метро и проехать одну остановку к своему дому. Но, говорит, его как будто что-то заставило задержаться. В тот момент он почувствовал, будто под ногами нечто дернулось. Тогда еще никто не мог представить, что это был взрыв, который унес жизни 15 человек и травмировал сотни людей.

Рядом со станцией метро «Октябрьская» Владимир Адамчик бывает практически каждый день. Прошло десять лет, но то событие эмоционально откликается в нем до сих пор.

— Калі казаць пра вялікія падзеі, што здарыліся ў маім жыцці, то ў дзясятку самых моцных эмацыйных перажыванняў уваходзіць гэты выбух — тэракт, які адбыўся ў мінскім метро. Для мяне ён стаіць у адным шэрагу з падзеямі 11 верасня 2001 года ў Нью-Ёрку, абвяшчэннем незалежнасці Беларусі, — рассказывает художник. — Калі здарылася драма ў ЗША, скончылася эпоха постмадэрну, жаночай лёгкасці. Пачалася эпоха мужчынская, вайсковая, жорсткая. Мы думалі, што яна да нас не дакоціцца ці дакоціцца праз многа гадоў. Але мы памыляліся. У той дзень навокал была вясна, а тут такі жах.

Владимир оказался у стеклянных дверей станции метро «Октябрьская» в первые минуты после взрыва. И когда увидел, что происходит за ними, подумал, что потерял рассудок.

— Калі я спусціўся ў падземны пераход, то ўбачыў чалавека, падобнага да скульптуры, якую зляпілі з бруду. Я падумаў, што такіх людзей у Менску не бывае, да такога мы не апускаемся. Я павярнуўся і ўбачыў, як насцярожана іншыя мінакі глядзелі на гэтага чалавека. А навокал — цішыня. Пачалі выходзіць наступныя людзі. І такіх — чорных, засыпаных попелам, нібыта вылепленых з зямлі, — не адзін чалавек, іх дзясяткі. Яны напаўнялі прастору ў падземным пераходзе, і мне падалося, што я звар’яцеў.

В переходе, вспоминает Владимир, стояла тишина. Никто не кричал, люди, которые выходили со станции, молчали.

— Панікі не было. Калі я пачаў звяртацца да людзей з пытаннем «што адбылося?», яны моўчкі ішлі далей і нічога не гаварылі. Тады я заскочыў у метро. І ўжо там пачаўся крык. Прычым крычалі не тыя, хто пацярпеў ад выбуху, а жанчына, якая гандлюе жэтонамі. Яна выскачыла са сваёй касы і пачала казаць міліцыянерам, што патрэбна спускацца, што там, мабыць, ёсць людзі, якім патрэбна дапамога.

После этого Владимир побежал наверх, заскочил в «Центральный», крикнул: «Мужыкі, у метро — выбух!» Они переспросили: «Где, в Москве?»

Фото из архива Адама Глобуса:

О том, что происходило в первые семь-восемь минут после взрыва, пока к метро не подъехали медики и спасатели, Владимир рассказывает так, будто этот период тянулся минимум несколько часов. Он подтверждает: в такие моменты время течет иначе, все замедляется.

— Усё адбывалася нібы ў густой вадзе, нават у тлушчы. Людзі марудна хадзілі, ніхто не бег. У першую чаргу ўсе глядзелі на дзяцей, стараліся пачаставаць іх чымсьці, прапаноўвалі ваду. Тыя, хто трапіў у сам выбух, стараліся хутчэй разысціся. Ужо пасля я гутарыў са сваёй знаёмай, якая апынулася ў эпіцэнтры. «Я выйшла, паглядзела на сябе і падумала: як жа я дайду дадому ў такім выглядзе? Будзе сорамна ісці па вуліцы». Гэта мяне здзівіла: у яе не было злобы, што хтосьці такое ўтварыў, — ёй было няёмка. Наогул, у той момант мне падавалася, нібыта гэты выбух многія ўспрынялі як прыроднае стыхійнае здарэнне. Што гэта стыхія бяды, у якой няма аўтарства. Нібыта адбылося цунамі.

Пока к метро не приехали медики и спасатели, те, кто случайно оказался рядом, помогали выводить пострадавших. Именно тогда, говорит Владимир, он изменил свое отношение к понятию «белорусский народ».

— Ёсць наш народ, які будзе сам сабе дапамагаць, нягледзячы на знешнія ўмовы. Ён здатны сам сябе арганізаваць. Я паверыў у гуманізм свайго народа. Да гэтага доўгі час было нейкае расчараванне, што ўсім на ўсё напляваць, што ўсе занятыя сваімі эгаістычнымі каштоўнасцямі, што ніхто не будзе перажываць за чужое дзіця. А тут — такое гуртаванне. Ніхто не збег — усе разумелі, што павінны самі выносіць параненых, заставацца тут і прапаноўваць свае сілы і магчымасці пацярпелым.

Первой, вспоминает Владимир, к выходу из метро у Дома офицеров подъехала машина милиции и вскоре исчезла.

Затем появились машины скорой помощи, начали выносить раненых. Их были десятки. Все, что происходило в тот момент, Владимир фотографировал на свой кнопочный телефон Nokia. Затем территорию у выходов из метро оцепили — стали выносить погибших. На Октябрьской площади Владимир пробыл более двух часов: долго не мог заставить себя уйти оттуда.

— На плошчы стаяла такая цішыня… Сысці адтуль было немагчыма. Ты апынуўся прывязаны да гэтай падзеі.

В свою мастерскую — квартиру в доме № 23 — Владимир вернулся уже на следующий день: там он не ощущал себя в опасности. А вот в метро смог спуститься лишь спустя несколько дней.

— Калі «Кастрычніцкую» адчынілі, не хацелася заходзіць туды першым. Быццам не пускала нейкая сіла. Думаў: лепш прайду прыпынак пешкі. Недзе цягам пяці дзён я не мог спусціцца ў метро. Але ўрэшце рэшт прыродная цікаўнасць пагнала паглядзець на пабітыя калоны, на месца, дзе адбыўся выбух. Заўважыў, што людзі стараліся не наступаць на месца, дзе стаяла сумка з выбухоўкай. Дзесьці цягам году яно было недатыкальным. Калі нехта наступаў, то адразу станавілася зразумела, што гэты чалавек — чужы. Стаўленне да метро як да бяспечнага месца змянілася. Пасля гэтага выбуху я зразумеў, што найкарацейшы шлях — не самы лепшы.

— Пасля таго выбуху ў вас быў страх, што гэта можа паўтарыцца?

— Яно і паўторыцца. Таму што мы не давялі следства да канца. Я супраць смяротнага пакарання. Лічу, што людзей, якія ўдзельнічаюць у такіх справах, трэба лекаваць і вывучаць, але ні ў якім разе не забіваць. Мы дагэтуль не зразумелі матываў. Не толькі - што адбылося, але і чаму. Патрэбна лекаваць гэтую хваробу, каб нам не прывезлі наступную сумку ў нейкае іншае мінскае месца. Рамкі ў метро — гэта спроба бараніцца ад сумкі, а не прадухіліць яе з’яўленне.

— Ці размаўлялі вы з суседзямі пра тое, што адбылося? Як гэта — усведамляць, што літаральна пад тваім домам адбыўся тэракт, у якім загінулі людзі?

— Я чалавек цэнтравы. Цэнтр для мяне — гэта каштоўнасць. Тут прайшло ўсё маё лепшае жыццё. Адпаведна удар, які быў нанесены гэтым выбухам, я ўспрымаю як асабістую знявагу, за якую буду помсціць. Я не дарую нават на тым свеце. Гісторыя не скончаная. Для мяне яна, напэўна, не скончыцца ніколі. А большасць суседзяў хоча забыць пра гэта, і я іх разумею. Наогул, лічу, што чалавек мае права на забыццё.

Владимир говорит, что долгосрочного шока от того, что он пережил, не было. Когда он узнал, что с близкими и знакомыми все хорошо, его отпустило.

— Але ж напэўна гэта траўмуе, калі ты разумееш: яшчэ некалькі хвілін — і ты мог быць на гэтым месцы.

— Канешне, траўмуе. Нават цяпер я ніколі не заходжу ў метро, а 18-й гадзіне. Калі ты адчуў, што смерць была побач, за пяць хвілін ад цябе, але чамусьці сёння выбірае іншых, гэты момант застаецца ў тваім жыцці назаўсёды.

«О том, что в метро случился именно теракт, мы узнали из новостей»

Марина (имя изменено) живет в среднем подъезде на пятом этаже. В тот вечер дома находилась только ее мама-пенсионерка. Через несколько минут после теракта в их дверь позвонили. Это была соседка с третьего этажа. От вибрации, которая возникла в ее квартире из-за взрыва, со стола упало несколько чашек. «Что происходит?» — растерянно спрашивала соседка. Пенсионерке ответить было нечего: в ее комнатах ничего странного не происходило.

В квартире Людмилы Романовской, которая живет в доме над противоположным выходом из «подземки», в 17.56 тоже царила тишина. Первой тревожную новость им с мамой сообщила мамина приятельница. Ее дом находится на Карла Маркса — ближе к выходу со станции «Купаловская».

— У метро очень много скорых, на носилках выносят людей, — пересказывает слова приятельницы Людмила. — Я выглянула в окно — на проспекте тоже стояли скорые.

И снова зазвонил телефон. На этот раз Людмилу набирала дочь. Сейчас, как и тогда, она работает в гостинице на проспекте Победителей.

— «Случилось что-то страшное», — сказала дочка. «Настя дома?» — переживала она. Настенька — это моя внучка, она училась во вторую смену и как раз должна была возвращаться из университета, — описывает происходящее собеседница. — Я стала ей набирать, но внучка не снимала. К тому же начались проблемы со связью. Я очень волновалась. Сил, чтобы думать о произошедшем в метро, не было. Главным стало найти Настю.

С внучкой оказалось все хорошо. В тот понедельник их группу чуть раньше отпустили с пар, и студентка поехала в гости к подруге.

— Станция «Октябрьская» находится под Октябрьской площадью. От нас это относительно далеко, думаю, поэтому в момент взрыва мы ничего не услышали. О том, что в метро случился именно теракт, мы узнали из новостей, — рассказывает Людмила, сама она в тот вечер выйти из квартиры на улицу не смогла: «Невыносимо было видеть погибших и раненых». С соседями, вспоминает, трагедию они не обсуждали: лишний раз говорить о горе не хотелось. А сейчас и вспоминать об этом не с кем: с 2011-го многие люди в доме поменялись.

— Вы сами не думали отсюда переехать?

— Нет, мы с родителями заселились в этот дом, когда мне было два года. Я здесь выросла и люблю это место. Наверное, в другом районе я бы не смогла жить.

«После тех событий я поверила, что существует что-то свыше»

Сейчас, в 2021 году, Ядвига Науменко работает проектным менеджером в компании Wargaming. Десять лет назад она была школьницей, которая в 17.55 случайно оказалась рядом с выходом у станции метро «Октябрьская».

Говорить о взрыве Ядвиге до сих пор тяжело. О событиях десятилетней давности она рассказывает эмоционально и сбивчиво, как будто до сих пор находится в шоке, который испытала тогда — 11 апреля 2011 года.

В тот вечер она вышла из своего дома рядом с «Октябрьской» и прогуливалась вдоль универсама «Центральный» — здесь она договорилась встретиться с другом. Он ехал со стороны Уручья и мог оказаться в числе пассажиров поезда, рядом с которым произошел взрыв. Но, вспоминает тот вечер Ядвига, ее друг внезапно захотел пройтись (хоть и понимал, что уже опаздывает), вышел на станции метро «Площадь Победы» и продолжил свой путь пешком. Это уберегло его от ужаса, который пережили сотни его попутчиков. После этого, говорит Ядвига, она поверила в судьбу человека.

11 апреля 2021 года, как и все предыдущие годы, она планирует прийти к мемориалу «Река памяти» и возложить цветы.

— Они уже никому не помогут, но я считаю, что человек продолжает жить, пока о нем помнят, — говорит девушка.

В апреле 2011 года Ядвиге было 16 лет, она училась в десятом классе.

— Я очень сильно переживала эту ситуацию, она долго меня не отпускала. Наверное, все из-за того, что это сам по себе такой чувствительный возраст.

О том, что в метро произошел теракт, Ядвига поняла не сразу, хотя находилась практически в эпицентре. Взрыва она не слышала. И когда о нем стали говорить в толпе, она не сразу поверила: «В смысле — взрыв в метро?»

Из подземного перехода, вспоминает девушка, спустя несколько минут стали выходить люди, «черные, как будто в саже, в порванной одежде». Они молчали — не говорили ни слова.

— Я начала понимать, что произошло что-то страшное. Но что именно? У меня было нездоровое чувство тревоги. Я стала звонить другу — он не поднимал трубку. Затем мне позвонили родители — я сказала, что в порядке. Они говорили про какой-то взрыв, а я все не могла это осознать.

Растерянность длилась всего несколько минут, говорит Ядвига, но, по ее ощущениям, это была вечность. Затем, в абсолютной тишине, раздались крики и плач.

— Я бы описала ту атмосферу как всеобщий ступор. Первые минут десять ты думаешь: «Не может быть!» Потом начинаются вопросы: кто пострадал, какой был взрыв, это произошло в вагоне или на платформе? Я стала подходить к людям, которые пострадали морально, не физически, спрашивала, нужна ли им помощь, а они молчали и не проронили ни слова. Было понятно, что они пережили что-то очень страшное.

Ядвига говорит, что ей до сих пор больно от того, как она среагировала в той ситуации.

— Я была в ступоре и не побежала помогать и оказывать первую помощь. Хотя, возможно, меня бы никуда не пустили, но мне было важно действовать.

В какой момент Ядвига смогла уйти, она не помнит. Запомнилось только, что она все-таки встретилась с другом — он пришел на «Октябрьскую» и не знал, что произошло. Два часа после этого они гуляли по городу и не сказали друг другу ни слова.

Вечером, вспоминает Ядвига, она пришла домой и долго читала в интернете о произошедшем, смотрела видео, обсуждала случившееся с родителями.

— Мне было очень жаль людей. И я ощутила такую беспомощность. Первую неделю я читала и говорила только об этом. Даже с некоторыми одноклассниками поругалась. Помню, прихожу в школу, а там кто-то из глупых мальчиков сказал что-то наподобие: «Вы видели, как смешно человеку оторвало руку?» Наверное, это был первый раз в жизни, когда от меня шли грубые нецензурные слова в его адрес. Я не понимала, как можно вот так шутить на эту тему.

Возвращаться домой, говорит девушка, страшно не было, о переезде они с родителями никогда не думали. Но вот спуститься в метро она смогла только спустя полтора года, когда стала студенткой БГУ, хотя все ее ежедневные маршруты проходили через «Октябрьскую» и «Купаловскую».

— До сих пор у меня сохраняется ощущение дискомфорта, хотя уже не трясет. Первое время, если я видела какого-нибудь подозрительного мужчину с сумкой, мне становилось не по себе. И волновалась, когда два поезда останавливались одновременно на платформе. После тех событий я поверила, что существует что-то свыше. У меня есть несколько знакомых, чьи истории удивительно похожи: кто-то опаздывал, но внезапно решил задержаться и оказался в следующем поезде. Это все заставило меня о многом задуматься.